Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах] - Семен Аралов

— Что?! К атаману?! Да его растерзать на куски, и того мало, проклятого ирода. Лютой смертью бы ему, псу, подохнуть!

И он стал рассказывать о зверствах атамана, самолично расстреливавшего женщин и детей, о том, как его холуи отбирали у людей последнее имущество.

Угнали куда-то его брата, осиротили детей…

— Понял я этого атамана, его волчью суть, — возбужденно воскликнул казак. — Да и не только я. Многие натерпелись от него. Пощады ему теперь не видать. Я и сам, дай мне оружие, покончил бы с ним разом. Всадил бы пулю в его поганую рожу!

Я рассказал об этой сцене Эйхмансу.

— Не использовать ли этого казака? — предложил я.

— А вы уверены, что он выполнит задание? Не обманет?

— Считаю, есть основание верить ему.

Эйхманс, подумав, согласился.

— Решено, — заключил он. Вызвав к себе пленного казака, он долго беседовал с ним. Рассказал, за что борется Советская власть, кому служат и чего добиваются белые.

Казака освободили. Подобрали ему спутника — нашего надежного человека. Заготовили письмо на имя атамана. И через несколько дней двое хорошо вооруженных смельчаков, снабженные подложным письмом, уже мчались на быстрых конях к логову бандитов.

…Сменяли друг друга дни и ночи. Казаки все не возвращались. У некоторых стала закрадываться тревога: не поймали ли их?! Как в воду канули казаки.

Однажды ночью меня разбудил ординарец.

— К вам тут двое рвутся! Не могут, говорят, утра ждать!

Не сразу узнал я их, наших посланцев. Усталые, заросшие щетиной. Вот что они рассказали.

Преодолев нелегкую дорогу, они очутились в штаб-квартире белых в городе Чугучаке.

Вечерело.

Адъютант атамана помог привязать коней во дворе и, не подозревая ни о чем, побежал докладывать.

— Гонцы от семиреченских! — донесся из открытого окна голос адъютанта.

Их немедленно пригласили к атаману.

Казаки вошли в кабинет и протянули главарю бело-бандитов пакет. Адъютант остался в комнате.

— Ваше превосходительство, у нас секретный разговор, — сказал казак, указывая глазами на адъютанта. — Так нам приказано: без свидетелей…

По знаку атамана адъютант вышел, тщательно закрыв за собой дверь.

Атаман был рад прибытию посланцев: итак, вновь налаживаются связи с Семиречьем! Значит, не все потеряно. Есть надежда на возвращение, на поддержку со стороны казачества. Не ведал атаман, что жить ему осталось считанные минуты.

Едва, вскрыв опечатанный конверт, он углубился в чтение, как один из казаков быстро выхватил из-за пазухи наган и дважды выстрелил.

Сраженный пулями, атаман рухнул на пол. Вбежавший на шум адъютант был тоже убит наповал. Но из-за дверей доносился топот ног. Оставалось одно спасение — прыгать в окно. Не мешкая, казаки выпрыгнули во двор и вскочили на коней. Бешено залаяла овчарка. Из окна раздались беспорядочные выстрелы. Но смелые всадники уже умчались в наступающую темноту.

Только возвращаться им пришлось, чтобы запутать погоню, кружным путем и границу переходить в другом месте. Вот почему они так задержались с возвращением в Верный (Алма-Ату).

Из пережитого

— Оглядываясь в прошлое, — вспоминал Евгений Михайлович, — невольно удивляешься, как удавалось выходить невредимым из разных переплетов…

Я ехал с дипломатической почтой в Пекин. Прекрасный железнодорожный путь, комфортабельные вагоны, мощные паровозы создали этой дороге добрую славу. Но только не у нас, дипкурьеров. Китайско-Восточная железная дорога все время находилась в зоне военных действий грызшихся между собой китайских генеральских клик. Среди служащих дороги масса бежавших из России белых. На этой дороге, больше чем где-либо, можно было ожидать какой-нибудь неприятности.

Стемнело. Ночь предстояла тревожная.

Я стоял у опущенного окна вагона. Лицо обдавало иногда едкой гарью. Белое пятно луны медленно выползало из-за леса. Глаз с трудом мог различить мелькавшие за окном телеграфные столбы; один за другим они убегали во мрак.

…Столбы… столбы… Столбы и ночь… Какое-то очень знакомое сочетание… Давно это было… 1905 год. Москва. Союз фармацевтов на Садово-Кудринской. Здесь печатались прокламации, призывающие к забастовке, располагался один из центров вооруженного восстания… Дважды арестовывала меня тогда царская охранка.

Столбы и ночь… Вот такими же темными ночами выходил я с дружинниками на улицы Москвы. Пилили телеграфные столбы. Сооружали баррикады. Готовились к уличным боям. Беспокойные были ночи. Обучались стрельбе. При благоприятном случае отбирали револьверы у «фараонов». По ночам дружинники в лабораториях Строгановского училища делали бомбы. Полиция обыскивала и арестовывала всех подозрительных, поэтому прибегали к хитрости. Заворачивали бомбы в специальную масляную бумагу и опускали в бидоны из-под молока. В бидонах был раствор мела, похожий на молоко.

Столбы и ночь… Много воспоминаний навеяли они мне тогда, по дороге в Пекин. Вспомнилось и темное московское небо, озаряемое огненными вспышками артиллерийских выстрелов. Это каратели расстреливали штаб героев революционной Пресни — последний бастион восстания — фабрику Шмидта, или «чертово гнездо», как ее прозвали полицейские. До последнего отстреливались тогда дружинники от наседавших семеновцев…

Неожиданно раздался тревожный гудок паровоза. Резкий толчок. Поезд резко затормозил. Совсем рядом звучали выстрелы. Послышался женский визг, крики испуганных людей.

Я выглянул в окно. В темноте было смутно видно, как по путям бежали вооруженные солдаты.

Нужно спасать почту, документы! Захлопнув дверь купе, я выхватил наган. При необходимости буду отстреливаться до последнего… Через минуту в вагоне загомонили вооруженные китайцы. Как я понял по их крикам, они искали чжанцзолиновцев. Я несколько успокоился. Это были солдаты генерала У Пэйфу. Между Чжан Цзолином и У Пэйфу шла ожесточенная борьба за власть.

Началась проверка документов.

Вскоре постучали и в мое купе. Я открыл. Перед дверью стояли трое солдат во главе с офицером.

— Да-ку-мента, пасса-парта, — на ломаном русском языке произнес офицер.

Я протянул ему советский дипломатический паспорт.

Офицер долго его разглядывал. Наконец сказал:

— Велики Китая непонятна ваша строя.

Я посмотрел в глаза военного. В них сквозило высокомерие.

— Есть люди, — ответил я, — которым, действительно, никогда не понять нашего строя. Но для угнетенного народа Китая он послужит когда-нибудь примером.

Офицер ядовито усмехнулся, но продолжать спор не стал.

Проверка кончилась. Положив под подушку наган, я улегся в постель. Но долго ехать не пришлось. На станции Чанчунь поезд остановился. Сообщение с Пекином было нарушено. Хорошо, что в Чанчуне находилось наше консульство, и меня там приютили. Но почту нужно было доставить в Пекин, и как можно скорее. Только через сутки представители консульства с большими трудностями добились у местных властей, чтобы те предоставили мне возможность продолжить путь.

Грязные вагоны, изрешеченные пулями, были битком набиты солдатами. Ни одного целого стекла… До Пекина добрался только на третий день.

Много стран исколесил за время работы дипкурьером Е. М. Климек. Трудно ему воссоздать в памяти все ситуации, в которые он попадал. Но одна короткая встреча запомнилась навсегда. Это встреча с вождем немецкого пролетариата Эрнстом Тельманом.

— Во время одной из поездок в Германию, — вспоминал Климек, — мне поручили сопровождать возвращавшихся из Москвы на родину товарища Тельмана и Брандлера. Оба они были делегатами V конгресса Коминтерна.

Было видно сразу, что у Брандлера плохое настроение — он был обозлен тем, что конгресс решительно осудил деятельность его группы как оппортунистическую. Позицию же большинства членов КПГ, шедших за Э. Тельманом, конгресс единодушно поддержал.

Сидя в купе, они почти всю дорогу спорили между собой. Брандлер нервничал, часто выходил из себя. Тельман был совершенно спокоен, тактичен и не проявлял ни малейшего признака озлобленности. Иногда шутил над Брандлером, но как-то мягко, с хорошей улыбкой.

Я с большим интересом наблюдал за Эрнстом Тельманом — общительным человеком, с добрыми и ясными глазами, крепкой шеей и характерными жестами рабочего-портовика.

Тельман очень любил рассказывать о своей встрече с Владимиром Ильичем. Ленин был дорог и близок Тельману, дорог как никто. Он безгранично верил Ленину, видя в нем величайший пример человека, революционера, борца.

— Летом 1921 года в Москве я впервые встретился с Лениным, — говорил Эрнст Тельман, — я приехал на III конгресс Коммунистического Интернационала. На нем обсуждался и вопрос о мартовских событиях в Германии, то есть о вооруженном выступлении немецких рабочих в марте 1921 года. Оно потерпело поражение из-за предательства правых оппортунистов. Ленин клеймил их в своем выступлении. Говорил, что они капитулировали перед буржуазией.